Ассирийский сонник гласит: если во сне человек увидит птицу, то наяву к нему вернется все, что было утрачено
На простынях виднелись влажные пятна, поясницу саднило от острых ногтей, ноздри трепетали от умопомрачительного запаха течки. Но теперь похоть не напоминала сатанинский шторм. Наоборот, она легко усмирялась слаженными движениями тел, подчиняясь им, словно прикормленный демон.
Дорога вилась среди гор, устланных гобеленами лесов, потемневших от осени, дряхлости и студеных туманов, — гигантская рука соткала их еще при сотворении Карпат. Впереди было много часов езды, и все пассажиры уже заснули, соскользнув в снотворное забытье.
Проснувшись, Морсус долгое время неподвижно лежал в темноте. Ему мерещилось, что он до сих пор слышит отзвуки демонического смеха, еще более громогласные в тиши. Безотчетным движением он протянул руку вбок и пошарил по одеялу, но другая половина кровати была пуста.
Густой от гари ветер захлестнул глаза
Холод пробирал все сильнее, и вечер закрутился россыпями алмазных огней, когда, дрожа от сырости, они вошли в извилистые кварталы Казимежа, чтобы перепробовать в его барах все виды настоек и зубровки под плач еврейской скрипки, чьи всхлипы так ладно перетекали в современный бит…
Ее ужас все нарастал, разливался багровым облаком в мутной воде сознания, пока не разрешился безмолвным криком. Горло сжал спазм — Ева подавилась им и очнулась. Рядом с ней не было никого, кроме ее собственных отражений. За окном сгустились сумерки; теперь на синем стекле маячило ее размытое лицо, а позади переливалось бордовой светотенью нутро кафе.
— Ну, что снится одному, всегда сбывается у другого.
— Иногда и собственные сны заводят в тупик, а чужие — это вообще сплошная фантасмагория…
Стылым утром, когда поздний октябрь зевал сквозь ржавую листву кленов,