Выбор Ксении Буржской

Татьяну Никитичну я полюбила сразу и навсегда (лет в 14). Прочла сборник «Ночь» и поняла две вещи: это гениально, хочу писать так же. Можно сказать, поэтому я и стала писателем. И ровно по той же причине спрашивать 15 лет спустя, надо ли мне писать, я тоже пошла к Татьяне Никитичне. Вот только тогда мы и познакомились. А до этих пор я просто читала ее и перечитывала — и до сих пор считаю, что это текст, который доставляет почти физическое удовольствие. «Легкие миры» — для меня тоже очевидное понятие. В некоторых местах они живут, и их сразу видно.

Ну, давайте так. Если бы меня попросили назвать главную книгу о любви в русской литературе, я бы сказала: «Мы». Это непопулярное мнение. Потому что прежде всего это антиутопия, то-се, пятое-десятое. Но нет. Это книга о любви, какой не было до. И после. «Пути сообщения» https://bookmate.ru/books/RgyihQUT — мой оммаж Замятину, потому что я не планировала писать антиутопий, но из любви к нему должна была попробовать. Рада, что удалось.

Книга, которая вывернула меня наизнанку. Сафран Фоер вообще большой писатель, его «Полная иллюминация» тоже хороший роман. И даже роман его бывшей жены Николь Краусс «Хроники любви» — тоже хороший, хотя, казалось бы, при чем тут это. Как мне кажется, у Фоера много последователей в современной русскоязычной прозе: «Типа я» Ислама Ханипаева, например, похож на «Жутко громко и запредельно близко», а «Валсарб» Хелены Побяржиной — на «Полную иллюминацию». Я вижу, как он проступает в других хороших книгах, и радуюсь этому.

Здесь могли бы быть «Невидимки» или «Удушье». Паланик для меня очень трогательный автор, хотя он и пишет порой очень странные, страшные, маргинальные книги. Но он при этом вечно молодой и вечно пьяный, и его книги невозможно живые, и сразу становится ясно, что сам он далек от своих героев, но испытывает к ним какой-то антропологический интерес и любит их. Такой вот любопытный взгляд наблюдателя. В юности я читала его запоем и сейчас иногда перечитываю. Даже подписалась на его рассылку и каждый день получаю от него письма — он оказался очень производительным. Ну и как писателю мне очень импонирует его писательская история — сначала к нему на встречи в книжные никто не приходил, а теперь у него аншлаги, и из каждой такой встречи он делает шоу с зомби, декорациями и ряжеными. По-моему, он просто классный чувак, а его книга «На затравку», кажется, лучший учебник для начинающего автора — там есть все, что нужно, и написано не в виде учебника, а в виде сборника безумных историй из жизни.

Еще один автор из моего списка любимых авторов с ноткой безумия. Бротигана у нас знают немногие, я бы и сама его не знала, если бы не нашла как-то его книжку на развале «все по 100 рублей» у метро «Белорусская». Если спросите меня, о чем эта книга, честное слово, я не знаю. Интернет говорит, что это «сборник анекдотов с кочующими персонажами». Не помню ее как анекдот, помню как книгу о любви. Но у меня вообще книги делятся на «о любви» и нон-фикшн. Бротиган еще и гениальный поэт. Люблю его в оригинале — и в переводе тоже люблю. Вот это одно из моих любимых: «Бодлер пришел в дурдом, притворившись психиатром. Он прожил там два месяца, потом ушел, но дурдом так его полюбил, что плелся следом через всю Калифорнию, и Бодлер смеялся, когда дурдом терся о его ноги, как приблудный кот».

Далее в списке сумасшедших авторов должен быть Макс Фриш с книгой «Назову себя Гантенбайн», в которой тоже нет сюжета.

Справедливости ради тут должна быть книга Уинтерсон The Powerbook, но она официально на русский не переведена и не издана. Я очень люблю то, как пишет Уинтерсон, и в целом мне даже не важно в этом смысле что. Наверное, она создает что-то среднее между мифологическим вымыслом и автофикшном, а еще, как мне кажется, ее письмо — это классический поток. Выбранная тут книга — чуть более автофикшн, чем полностью, но у автора такая жизнь, что читается как блокбастер.

Вот я не уверена, кстати, что вообще читала «Чайку», но я смотрела такое количество постановок, что многое оттуда помню наизусть. Мне кажется, Чехов — автор какого-то рекордного количества хрестоматийных сюжетов, которые легко перекладываются почти на любую историю и любое время, он так препарировал человека, причем разных людей, что пьеса эта актуальности никогда не потеряет. Да и не только эта. Пишу сейчас новый роман, кручу героиню и вдруг понимаю: то, что она думает, откуда-то из «Трех сестер». Ну это и понятно: мы выросли на Чехове, как на любой другой классике — хочешь не хочешь, а оно то и дело вылезает наружу.

Книги математика Елены Вентцель, написанные в середине прошлого века, я открыла для себя в 20-х годах этого. Совершенно случайно, как и все остальные книги, которые на меня особенно повлияли. Больше всего меня поражает абсолютно современный стиль и идеи, как будто это писала, ну не знаю, Виктория Токарева. У Грековой есть еще совершенно потрясающая детская книжка — «Аня и Маня». В некотором смысле это единственная классная история про непослушных детей, в которых главные герои — девочки, а не мальчики.

И в этом же ряду, конечно, должна быть еще Лидия Чуковская, которую я считаю писателем даже более значительным, чем Чуковский-отец: просто прочтите «Софью Петровну».

Это единственный исторический нон-фикшн, который я способна читать с удовольствием — подробнейшее исследование мировой катастрофы (конец Веймарской республики и начало нацистского режима) через реальные истории любви и страсти Сартра, Генри Миллера, Анаис Нин, Фицджеральда, etc. (совершенно уникальный ЖЗЛ, формат калейдоскопа).

Скажу честно: мне было очень сложно выбрать кого-то из друзей-писателей, потому что выберешь кого-то одного — остальные обидятся. А хороших реально очень много: Вера Богданова, Яна Вагнер, Анна Матвеева, Екатерина Манойло, Дмитрий Захаров, Ася Володина и так далее. Напишу про Женю, потому что у Жени какая-то совершенно своя вселенная. Ладно стиль — он у нее тоже свой, но Женя просто как будто пришла к нам из сказок, причем таких — страшноватых, как у Петрушевской, одновременно настоящих и нет, и герои у нее все — вроде как мы, а вроде волшебные. Смотришь в зеркало — а из-за плеча выглядывает домовой, а потом шасть за шкаф обратно, и будто не было.